Франконии. Его Арелатское Величество внял и, кажется, внял с удовольствием — они с франконцами зарились на почти один и тот же кусок. Так что союза не получилось, получилось две соседних войны, одна из которых закончилась… не так быстро, как прошлогодняя нормандская кампания против Альбы, но зато куда большей кровью. Франконцы сделали все, что могли — и вытащили-таки коннетабля Аурелии на генеральное сражение. Пленных он начал брать день этак на второй. В Шампани же ничего интересного не происходило — если, конечно, наблюдатель не являлся теоретиком военного дела, а Его Величество Людовик им не являлся. Так что введенный кузеном термин «позиционные войны» его не впечатлял — но результат применения новшества вполне устраивал: генерал де ла Ну с Его Величеством Филиппом перетаптывались по Шампани, как два танцующих медведя, ходили друг другу по мозолям, угоняли обозы и переманивали на свою сторону вольных крестьян. Зато и стоило все это противостояние не слишком дорого что в солдатах, что в золоте. Вот как весело — куда ни посмотришь, тут отбились, там выиграли, здесь свое удержали. Замечательно, если не думать, что этой карусели — еще года на три, если не на пять. И в следующем году все может по-другому обернуться. Нельзя непрестанно испытывать судьбу, и вдвойне нельзя, если ты король из династии Меровингов — и при этом самозванец. Теперь понятно, почему кузену так везет, почему удача с ним не расстается, как верная жена. Потому что Клод и есть истинный король, сын старшей ветви. И еще лучше понятно, почему, с какой стати с тех пор как Людовик был коронован, началось. Поветрия и пророчества, потерянный Марсель и разоренная Нормандия, кольцо войн и перспектива полного распада страны в случае малейшей неудачи. Да если подумать, не при нем началось. Король гладит деревянную раму карты. Не при нем. Двоюродный дядюшка тоже был совсем неплох, когда занял чужое место, а как занял — так сошел с ума, едва не погубил страну во вполне мирском смысле, и только чудом не навлек на нее прямой гнев Божий. Дядюшка сошел с ума, кузен Карл, его сын и наследник, был кроток нравом и слаб здоровьем и потому просто умер, не процарствовав и года. А теперь его очередь. Нет, думает Людовик. Лучше быть законным наследником… лучше быть даже смиренным монахом… лучше даже быть безвредным покойником, чем медленно и незаметно для себя лишаться рассудка. Это — страшнее, самое страшное, что может случиться. Кара Божья. Об этом еще древние ахейцы знали. Потому что даже если ты всю жизнь проведешь в бреду и мороке, рано или поздно наступит прозрение. Как после очередного припадка гнева, только — что успеешь натворить? С каким нестерпимым стыдом поймешь, что не отличал выдумки и страха от истины?.. «Нет уж! — грозит кому-то невидимому пальцем король. — Не дождетесь!» Спокойно подходит к столу, звонит в колокольчик:
— Господина коннетабля Аурелии, нашего кузена и наследника — вызвать в Орлеан без промедления, для чего зажечь сигнальные огни на заставах. И со злорадством думает — ну, кузен, ты столько лет метил на это место, посмотрим, как оно тебе понравится.
28 сентября, вечер
— А почему ты решила, что документ настоящий? — Сейчас он не курит, но сладкий дым, кажется, пропитал все вокруг.
— Я вам скажу. Я вам все, что там написано скажу, чтобы вы меня не мучили.
— Да, я дура, но не такая дура, как можно подумать, я дура, у меня спина затекла, голова кружится, я пить хочу, мне страшно… — Если бы кто вздумал его подделать, он бы в жизни такого не понаписывал. Они там привезли нотариуса аж из Тулузы. И он подписал первым. Раньше принца и всех свидетелей, это где ж такое слыхано? Всегда все по старшинству идет, а они вперемешку сделали. Сначала нотариус, потом невеста, потом жених и все остальные. И еще условия всякие. Там, например, нарочно оговорено, что сыновья от этого брака не теряют никаких прав наследования и старшинства, о чем бы ни шла речь, если только сами не отрекутся, уже взрослыми. Понимаете? Это чтобы его, если так дело пойдет, нельзя было принудить лишить сыновей права наследования, даже если он потом на более знатной невесте бы женился. Ну кто ж до такого додумается? Если даже подделка в пользу, то зачем такое писать — и так же ясно, что наследует старший сын старшего, всегда так было. А они с перепугу там наворотили невесть чего, чтобы ни словечка нельзя было силой поменять. А священник, тот вообще полуграмотный был. Девой Марией клянусь, его рукой водил кто-то — люди сами так не пишут, даже если учились мало. Рассказывать о том, что и как в брачном контракте написано, Колета может так же долго, как о своей жизни, даже еще немножко дольше. Но господин-ворона прекрасно понимает, что пока у него нет самого контракта или хотя бы хорошей подделки, словами он сыт не будет. Такие документы — брачные контракты, завещания, исповеди — по Аурелии бродят еще с тех пор, как принц женился второй раз. Или первый, это уж кто во что верит. Колета точно знает: второй. Узнала, когда ей под нос сунули пергамент и велели переписать. Слов — мало. Без оригинала или хотя бы хорошей копии все эти слова — особо дурацкая путаная выдумка, несуразица. Для господина-вороны это все равно что задаток, который ему Колета дала за свою жизнь. Убивать ее, последнюю, кто видел контракт и сделал несколько копий, и может сделать по памяти еще хоть сотню, ему пока не резон.
— Чего ты хочешь? — говорит арелатец. За окном уже темно, а вороны — птицы дневные. Все, кроме этой.
— Если я нарисую вам копию, вы меня потом убьете. Если откажусь, будете мучить, чтобы нарисовала. Если что пообещаете — соврете. Чего ж я могу хотеть?
— Того, чего и хочешь, — усмехается ворона, выставляет перед собой руку и начинает разгибать пальцы по одному: — Уцелеть. Заработать. Спрятаться так, чтобы никто никогда тебя не нашел.
— Я могу ведро золота хотеть и принца в мужья. — Хотела сказать «дворянина», но чего уж там. — И фею Мелюзину в крестные матери… И хотя бы кружку молока — сейчас.
— Страшно даже представить, — хохочет арелатец, — в какой вере наставит тебя такая крестная!.. За принцев выходить — дело ненадежное, сама видишь, что получается. Но дом, дело и, если захочешь, приданое и честного ремесленника в мужья ты заслужить можешь.
— А ведро нет? Или
